Дневники едва ли не превышают объемом остальное творческое наследие. Вести их, тщательно сохраняя исписанные тетради, Пришвин начал в 1905 году, то есть, в тридцать с небольшим лет. Однажды у него сгорел дом. Пришвин вынес из пожара только свои тетради. В эвакуацию поехал с чемоданом, набитым тетрадками. При наступлении немцев они с женой заклеили их в резиновые мешки и закопали в лесу. После его смерти вдова просила приготовить цинковый гроб с паяльником, чтобы закопать и сохранить в случае угрозы обыска с изъятием. Последние двадцать пять лет своей жизни она эти тетради разбирала, расшифровывала и издавала. Одним из результатов ее трудов стали "Незабудки".
Посмотрим теперь на сами дневники. Вот, например, [Цитата]
Что остается надолго, то рождается от цельной личности в муках и радости, совершенно так же, как в природе рождается жизнь. Добраться бы в себе до этого синтеза рождения личности, как ученые добираются до синтеза белка, – вот соблазнительный и опасный путь творчества!
Соблазнительно потому, что хочется власти над этим, хочется занять первое место в природе и управлять этим творчеством, как механизмом. И в то же время это очень опасно, потому что рассудок становится врагом твоей личности.
Мне кажется, величайшую радость жизни, какая только есть на свете, испытывает женщина, встречая своего младенца после мук рождения. Я думаю – эта радость включает в себя ту радость, какую частично испытываем и все мы в своем счастье. Так вот и хочется мысль, найденную для своего обихода в искусстве о поведении, распространить на всех.
Но я могу быть цельным только на восходе солнца, когда все еще спит, а другой утром спит и цельным бывает глубокой ночью. И мне скажут, что Сальери был в поведении, но у него ничего не выходило в сравнении с Моцартом – человеком без поведения.
В том-то и дело, что поведение в моем смысле не есть школьное поведение, измеряемое отметками. Мое поведение измеряется прочностью создаваемых вещей, и с этой точки зрения Моцарт вел себя как следует, как творец цельной личности, и не подменял ее рассудочным действием.
Так вот я хотел бы сказать и о себе, что моя поэзия есть акт моей дружбы с человеком, и отсюда все мое поведение: пишу – значит люблю.
Приходил некий молодой писатель. «Пишите, как живете, – сказал я ему. – Представьте себя самого: вы идете и что-то думаете. Вы думаете о себе самом, о своем деле и каким вам показаться среди людей. Вот так и пишите, о своей душе, о своем деле и как вам выйти на люди».
Что останется, если убрать пояснение "Великий Дневник Пришвина"? Допустим, в ленте такой пассаж, подписанный каким-то неизвестным ником? Проберет?
Лично у меня по мере чтения нарастала легкая белая зависть к самодовольству Пришвина и его убежденности в собственной значимости. ЧСВ (чувство собственной важности), как это метко называют современные детки. Потрясающий эгоцентризм. Человек назначает себя и свои ощущения мерой всех вещей, и щедро делится этой мерой с окружающими, предлагая им за готовый эталон.
Текст существует лишь в сочетании с читателем. Мне как-то ближе оказался Шварц, для которого слова "мое творчество" представлялись почти не возможными. А у Пришвина и его "творческое сознание" и "его поэзия" и каждая мелочь "АКТ". Не вытянула я его "Незабудки" на книгу. Лучше бы и не бралась, оставшись при детских воспоминаниях о "Жень-шене" и "Кладовой солнца" с рассказами.
[Набросок]
