У меня была нормальная семья с мамой - учителем русского и литературы и папой - военным инженером-связистом. А я была "дохлятиной". В первый раз попыталась умереть от воспаления легких примерно в шесть месяцев от роду. Все так привыкли к моей болезненности, что устали беспокоиться.
Наверное поэтому, когда у меня заболел живот, никто не взволновался, даже я сама. Первые два дня боль была вполне терпимой, так что я даже не жаловалась. Ну, что они сделают? Скажут подождать, пока не заболит посильнее или не пройдет.
На третий день меня вырвало в школе после урока домоводства. Учителя пожали плечами. Учиться мы ездили школьным автобусом в другой городок, так что до его прихода они, в общем, не могли даже отправить меня домой или к врачу. Потому что больница в отличие от школы была как раз в нашем городе.
Тут одноклашка сказала, что у нее не доучен этюд к музыкалке, и поэтому мы с ней поедем домой на рейсовом автобусе: сопровождение заболевшей меня смотрится хорошим предлогом поучить музыку вместо оставшихся уроков.
На подъездах к дому мне стало заметно хуже, от остановки я дошла с большим трудом. Возлегла на диван и принялась умирать. Причем в смысле, близком к буквальному. И тут удачно пришел папа, с суточного дежурства, то есть, гораздо раньше обычного. Услышал, что у меня болит живот и... побежал к маме на работу. Телефонов в те времена не было не только мобильных, но и домашних. Нам его поставили пару лет спустя.
Когда папа прибежал обратно вместе с мамой, я успела позеленеть. Меня схватили в охапку и отнесли в больницу. Терапевт посмотрел и отправил делать экстренный анализ крови. В коридоре под лабораторией мне стало совсем плохо, я потеряла сознание. Очнулась в палате уже после операции. Но до перитонита у меня дойти не успело. Повезло, я начала умирать раньше, чем он успел развиться.
А вот у мужа моего, на тот момент лишь будущего, успел. Потому что у него две недели болел вообще не живот, а нога. И свекровь думала, что он просто ушибся где-то в своих мальчишеских играх. Они же с друзьями где только не скакали и не лазили. Мужу очень повезло, он выжил. У него остался не шрам, а широкий рубец.
Такие рубцы, похоже, часто остаются, когда аппендицит режут и зашивают на стадии перитонита. По крайней мере, именно по ним я опознавала в спортивных раздевалках товарок по несчастью. В институте на курсе из ста человек минимум пятеро пережили перитонит разных степеней тяжести. Одна девочка, например, два месяца в реанимации отлежала. И это только те, про которых я точно знаю, речь зашла так, что эта подробность выяснилась. На самом деле могло быть гораздо больше.
Просто в те времена гораздо спокойнее относились к таким вещам. Уровень доверия к мирозданию, что ли, был выше? Ну, не помню я, чтобы кто-то подрывался и бежал по врачам, если ребенок просто стал вялым, и живот заболел. Так что шанс погибнуть от перитонита у моих ровесников из хороших семей был примерно равен шансу анекдотической блондинки на встречу с динозавром.
Любопытно, как теперь у нас с мужем расходятся взгляды на больные детские животы. Я обычно подозреваю, что дорогие чады втихушку натрескались чего-нибудь не слишком полезного, чего дома не видят, и склонна для начала понаблюдать хотя бы несколько часов. А муж впадает в истерику с требованиями немедленной скорой, анализов, операции и реанимации. Так что я обычно думаю, упоминать ли при нем вообще, что кто-то из детей пожаловался на живот. Понятно ведь, что в этом случае дальше будет. Приедет скорая, отвезет в приемный покой, там очередь без начала и конца. Первые признаки аппендицита не отчетливы, так что с большой вероятностью после двух-трех часов отсидки скажут, что у ребенка раздражение ЖКТ, надо дать смекты, и если не поможет, то еще раз сходить показаться в поликлинику и повторить анализ крови. Наверное, можно пропустить то место, где мы изнемогаем в приемном покое, и сразу дать смекты, а потом самим пойти в поликлинику на анализ, если не прошло?
В случае быстрого развития аппендицита это, конечно, рискованно. Но тем не менее, если ребенок не выглядит умирающим, я обычно не спешу удостовериться с помощью врачей, что с ним не происходит самого худшего из всего возможного. Знакома с парой людей, у которых подход прямо противоположный: даже насморк первым делом показывают профессору. Таких знаю всего пару, и, на мой взгляд, они не нормальнее хиппов. Просто отклонение в другую сторону по оси координат.
Так что мне кажется, что трагедии вроде описанной в посте происходят и с обычными людьми с нормальными обывательскими стереотипами. Не потому, что плевать на ребенка, а потому, что люди просто не верят, что конкретно с ними может случиться что-то по-настоящему плохое. О таких трагедиях попросту не принято говорить. Ведь если человек не косяк забивал, а смену у станка стоял или проект сдавал, кто станет осуждать, что он так безответственно работал, вместо того, чтобы вести ребенка к врачу без промедления и задержек?
