Эссеистика - сложный жанр. Она строится на ассоциациях, а ассоциации всегда больше говорят об авторе, нежели о предмете, который он пытается с их помощью описать и представить. Эссеисту вытравить "биографическое начало" труднее, чем автору любого другого жанра. Любой человек старше тридцати лет способен написать хорошую биографическую книгу. Не обязательно книгу-биографию. Традиционные вехи "родился-учился-влюбился-уехал-вернулся-р
"Справа налево" оставило впечатление айсберга, перевернутого вверх тормашками.
Ну и кроме того, Иличевский еще и звучит билингвой. Его стилистика производит то неуловимое впечатление языковой чуждости, по которой некогда вычисляли хорошо законсервированных шпионов-резидентов. Она же слышится в родной речи эмигрантов, давно и прочно живущих на чужом языке, так что на русском они даже матерятся невпопад. Например, дворцовые виды на фоне бесконечности Финского залива навевают Иличевскому мысли о топосе "Аленького цветочка". А ласточки в студенческом взгляде с балкона прошедших лет кувыркаются и визжат.
Вот образчик стиля, объясняющий, чем меня, женщину с четверкой по философскому канд минимуму так обидел незнакомый принц:[Spoiler (click to open)]
Про главное. Молоко тайны
В каком-то смысле без вести пропавший в 1938 году физик-теоретик Этторе Майорана, с частицами-анаполями (чье электромагнитное поле замкнуто в форме тора) которого теперь связывают происхождение недетектируемой темной материи, – сам есть такая необнаружимая, тайно исчезнувшая фигура интуиции. Вообще, как хорошо, что тайна – медленно то разгорающийся, то гаснущий смысл, – существует в мире. Не было бы тайны, то есть – если бы все судили по принципу исключенного третьего, – то это была бы цивилизация в лучшем случае муравьев.
Игра в бисер. Манипуляция символическим, выстроенная по собственным законам. Субъективно-авторским законам, не универсально-общечеловеческим. Биографические слои, не очищенные хотя бы до археологических, не то что геологических. Так что чувствуешь себя практически удушенным бисерными думочками, что расшивает чужая племянница. Если быть искренним и смелым, то сказал бы, что не очень воодушевляет и увлекает; панно, вышитые крестиком собственной деткой, интереснее и ближе, хотя бы потому, что свое. Но воспитание не позволяет свернуть просмотр: невежливо же, кроме того, рискуешь прослыть ограниченным.
Навряд ли я стану читать другие книги Иличевского.
